- Наши жалуются, что уж больно горд. К солдату близко не подойдет брезгует... Не знаю - чем у русского солдата можно брезговать, задери у любого рубаху - тело чистое, белое. А вши - разве у обозных мужиков только... Ах, цезарцы! Зашел к нему нынче утром - он моется в маленьком тазике, - в одной воде и руки вымыл и лицо и нахаркал туда же... А нами брезгует. А в бане с приезда из Вены не был.
- Не был, не был... - Шафиров весь трясся - смеялся, прикрывая рот кончиками пальцев. - В Германии, - он рассказывал, - когда господину нужно вымыться - приносит чан с водой, в коем он по надобности моет те или иные члены... А баня - обычай варваров... А больше всего господин фельдмаршал возмущается, что у нас едят много чесноку, и толченого, и рубленого, и просто так - равно, и холопы и бояре... В первые дни он затыкал нос платочком...
- Да ну? - удивился Петр. - Что ж ты раньше не сказал... А и верно, что много чесноку едим, впрочем, чеснок вещь полезная, пускай уж привыкает...

- Ваше величество, фортуне было угодно даровать мне счастье при взятии одиннадцати крепостей и городов, - сказал он и бросил платок в шляпу, лежащую на ковре. - При штурме Намюра маршал Вобан, обняв, назвал меня своим лучшим учеником и тут же на поле, среди стонущих раненых, подарил мне табакерку. Составляя эту диспозицию, я ничего не упустил из моего военного опыта, в ней все взвешено и размерено. Со скромной уверенностью я утверждаю, что малейшее отклонение от моих выводов приведет к гибельным последствиям. Да, ваше величество, я удлинил срок осады, но единственно из того размышления, что русский солдат это пока еще не солдат, но мужик с ружьем. У него еще нет ни малейшего понятия о порядке и дисциплине. Нужно еще много обломать палок о его спину, чтобы заставить его повиноваться без рассуждения, как должно солдату. Тогда я могу быть уверен, что он, по мановению моего жезла, возьмет лестницу и под градом пуль полезет на стену...

Огильви с удовольствием слушал самого себя, как птица, прикрывая глаза веками. Шафиров переводил на разумную русскую речь его многосложные дидактические построения. Когда же Огильви, окончив, взглянул на Петра Алексеевича, то несоразмерно со своим достоинством быстро подобрал ноги под стул, убрал живот и опустил руку с тростью. Лицо Петра было страшное, - шея будто вдвое вытянулась, вздулись свирепые желваки с боков сжатого рта, из расширенных глаз готовы были - не дай боже, не дай боже вырваться фурии... Он тяжело дышал. Большая жилистая рука с коротким рукавом, лежавшая среди дохлых карамор, искала что-то... нащупала гусиное перо, сломала... - Вот как, вот как, русский солдат - мужик с ружьем! - проговорил он сдавленным горлом. - Плохого не вижу... Русский мужик - умен, смышлен, смел... А с ружьем - страшен врагу... За все сие палкой не бьют! Порядка не знает? Знает он порядок. А когда не знает - не он плох, офицер плох... А когда моего солдата надо палкой бить, - так бить его буду я, а ты его бить не будешь..